Запев его творчества — «Сказание о матери Айпаре» и «Камчигер». Это торжественное и скорбное отпевание Великой степи, великой кочевой истории и культуры своего народа, реквием и гимн. Здесь сливаются традиции народного героического эпоса и горькой мудрости Абая. Вспоминая о страшном джунгарском нашествии, автор вместе с матерью тобыктинцев Айпарой плачет и негодует об утрате единства в своем народе, о его духовном оскудении. «Наша степь, точно мать всех батыров, — последний приют и прощальная песня… У казахов хорошо растет скот, но не растут люди»… Как в «Слове о полку Игореве», здесь прямо говорится, что «свой не прав». Потому враги берут верх, а батыры, подобные Камчигеру, становятся барымтачами, вызывающими больше страх, чем почтение, и обрекают себя на абсолютное одиночество.
Все это не просто дань типичной для писателей 60-х годов литературно-художественной историософии и мифопоэтике. Для О. Бокеева это начало своей сокровенно-мучительной темы, которую диктует ХХ век. Писателя спросили однажды, будет ли когда-нибудь решена задача «сохранения индивидуальности человека, всей святости прав личности», верит ли он в это. Ответ был убийственно однозначным:
— Нет, не верю. Ведь мы живем в век не только разложения атома, но и в век разложения самого человека.
И сослался на Н. А. Бердяева, полагавшего, что первый распад есть только материальное следствие второго, духовного распада.
Может быть, опрометчиво эксплицировать эту идею на весь художественный мир писателя, но, несомненно, это глубоко выношенная мысль, которая всегда узнается в бокеевской художественной антропологии.
Как историческая, так и «современная» психологическая проза Оралхана в подтексте всегда бытийна. Прежде всего здесь открываются величие и драма простых, и не только, советских людей. Они живут в основном соприродно, жертвенно, в постоянном совестливом беспокойстве, в безуспешном стремлении что-то изменить в этом мире. Это разновидность того типа «природного человека», который всегда привлекал большую литературу, начиная хотя бы с Л. Толстого (Платон Каратаев). Герои Бокеева — это отшельники (внутренние и внешние), мечтатели и в то же время подвижники. Есть среди них и протестанты, но главное — они природные мыслители, как у А. Платонова, представители культуры «темных людей», еще не оскопленной технократической цивилизацией. Они всегда (или почти всегда) один на один со всем миром и, как правило, внутри природы. Это их главная, подчас единственная родина.
В галерее таких героев наиболее значительной является фигура Актана по прозвищу Человек-олень в одноименной повести 80-х годов. Повествователь объясняет это прозвище детской влюбленностью героя в оленей. Но все гораздо серьезнее, чем наивная вера в красоту и свободу прекрасных животных. Жизнь обрекает Актана на духовное сиротство: отец вернулся с войны, но где-то пропал на пути к дому, на попечении Актана немая от горя мать, любимый конь Белоглазый да брошенный жителями аул Аршакы, который он согласился охранять. Именно на почве одиночества и отчуждения у него возникает трудная дума о смысле жизни, «отдельного и общего существования». И разрешить эту думу, оказывается, можно только поступком, выбором в собственной жизни. Книги не помогают, потому что они несут не только Добро, но и Зло. «Пускай, — размышляет Актан, — я не умею думать или плакать. Но я буду жить по-своему, как могу, и никогда не откажусь от своей свободы…» Внутренний голос, двойник, укоряет: жить только для себя нельзя. «Но кто, скажи мне, кто сейчас живет для других?» — сопротивляется Актан. И в этих разговорах с самим собой приходит к выводу: «По мне лучше быть Человеком-оленем, чем Человеком-машиной».
Актан прозревает не сразу. Нужно только пройти через смертельную схватку с человеком-оборотнем, хозяином ледяной пещеры, отомстить ему и за гибель своего отца. Нужно пережить искус платонической любви к библиотекарше Айгуль и грубый физиологический зов плоти к вдове его покойного друга и, наконец, потерять почти весь свой немудреный домашний скарб, а главное — Белоглазого, чтобы принять решение уйти с матерью в город, к людям.
Жизненный опыт Актана по-своему дополняют и проясняют другие герои, во многом похожие на него жители художественного мира Бокеева. Путевой обходчик Дархан из «Поездов» заранее сооружает для себя мазар (могилу), раскаивается в своей большой, но одинокой жизни, хотя поправить уже ничего нельзя. Бархан, тоскующий на дальнем отгоне чабан («Поющие пески»), видит в страшных Кызылкумах «волевое мужественное существо, часть Земли, такое же вечное, как она сама». Ему доверяет дикая косуля. Он ярый противник обмана, всякого рода подлогов и сделок с совестью. Но рефлективная философическая натура чабана в конце концов убеждает его в том, что никто никогда «не получит разгадки человеческой души; человек все-таки несовершенен. Другой, уже безымянный, чабан из повести «Олиара» «хоронит свою Веру». В отличие от Дархана и Человека-оленя он вообще уходит от людей, бесследно исчезая в пустыне.
Отпевание Степи есть, конечно, не только горькое признание отставания и обочинности соприродной жизни в современном мире. Это крик о помощи, который исторгает уже из своих глубин сама природа, например, протестанты-животные. Верблюд Бура, обиженный людьми, таранит поезд. Олений вожак Кербугу вырывается из загона и погибает от пуль.
…Почему зло растлевает человеческие души так легко, что «дьявол в лице жестокого старика Конкая» не сомневается: «Человек может снова уйти вспять, назад к первобытной дикости. И посмеяться над самим понятием «человеческий гений»?
Почему герой О. Бокеева, которому так понятна «скорбь земли» и тщета его многотрудной жизни, в частности, например, мечтатель Нуржан, тоскующий о своей Снежной девушке, вдруг начинает понимать, что «мир тоже одинок, так же беспомощен, как и человек»? Что «нет в природе хозяина, устанавливающего надлежащий порядок. Мир обретается сам по себе — заброшенный и случайный».
Не потому ли, что драму духа в машинном ХХ веке переживает не только степной, но каждый живой человек мира? Он уже не просто не успевает за машиной летящей или думающей. Наверное, ускоренное и все ускоряющееся социальное бытие выбивает его из жизненной колеи, превращает в лишнего человека вместе с его старомодной совестливостью и правдолюбием. А это уже катастрофа…
Отсюда — одиночество, братание с конем и оленем, с песками и горами, лесами и степями. Отсюда как бы раздвоенное сознание человека, усомнившегося в самых главных ценностях человеческого бытия: любви, семейном родстве, межэтническом братстве. А может быть, и в смысле своего неторопливого, в лад с природой вдумчивого жизнепроявления…
О. Бокеев был и остается жестким писателем, как правило, избегающим идиллий и мелодраматических эффектов. Он и в советские времена старался смотреть правде в глаза, и это стремление проявилось и в новое историческое время.
Последнее его интервью 1993 года было подчеркнуто откровенным и тоже жестким по оценкам и взглядам. Заглянем в него, чтобы проверить наши впечатления дискурсом самого писателя. Обличая мир, разлагающийся «по мере развития человеческого разума», О. Бокеев стремится оправдать тягу своих героев к одиночеству как жажду «личной свободы». Как «жгучее желание сохранить в себе чистоту, которая дарована Всевышним».
По мысли писателя, человек отличается от животного лишь одним «отрицательным превосходством» — он осознает нравственное противостояние Добра и Зла. Но люди всего лишь «звено в гармоничной цепи Матери-природы. И если нас вырежут из этой цепи как слепую кишку, то природа ничего не потеряет».
Но герои Бокеева, тем не менее, способны до конца ощутить себя и стать частицей природы, причем самым важным «звеном в ее гармоничной цепи», оставаясь все же людьми, а не животными. Главное заключается в осознании необходимости именно такой гармонии — не просто стихийно-природной, а собственно человеческой, духовной. Разве не ее, как «жгучее желание сохранить в себе чистоту», взыскуют и берегут герои Бокеева?..
Он творил свой художественный мир, чтобы преодолеть неизбывную ностальгию души, утрачивающей свою духовную родину. «Когда я пишу, — признавался писатель, — то нахожу свет в темной ночи одиночества». Не так ли происходит теперь и с нами, когда мы погружаемся в мир его беспокойной и светлой прозы?.. Не уходи, останься с нами, Человек-олень!.